Конст.Коровин, 1930-е

Как-то в Москве, работая декорации в мастерской Большого императорского театра, в час дня пошел я через Театральную площадь в «Метрополь» завтракать.
Сел за маленький столик. Невдалеке от себя увидел сидящих за большим столом - он назывался «морозовским» - разных москвичей.
Видно было, что там хорошо выпили, - стояла водка в хрустальных графинах, жареный поросенок, гусь.
Один из пировавших за столом, Постников, увидав меня, подошел. Глаза у него были осоловелые, нос покраснел. Он был пьян. Наклонившись, он сказал мне:
- Видишь, сидит?.. Кто сидит! Звезда Европы! Профессор Лейден. Да, брат, это не наши... Захарьин!.. «Сахар, - говорит, - у вас». Пить запрещал. А я-то, лошадь, слушал, шесть лет капли не видал. А он, профессор Лейден, звезда, «диабет? - спрашивает, - сахар? Пейте!». Поросенка ем. А? Вот она - Европа!
- А Михаил Абрамович где? - спросил я.
- Миша? Выпил, что надо, и спать поехал. Худо ему стало. Гогена, должно быть, вспомнил - огорчился... Картины, картины губят его...

Мажордом

Большое имение на Волге, только что купленное именитым московским купцом Мамоновым, готовилось к празднику. На первый день пасхи назначено было «освящение» и торжественный обед.
Обширный дом и собственная церковь в усадьбе. Имение старинное, прежних вельмож, у каменной террасы - пушки времен Екатерины П. Хозяин пожелал пригласить на праздник соседей по имению, чтобы познакомиться, и заодно именитых москвичей, людей солидных и богатых. Надеялся на приезд губернатора...
Было у него трое сынков - юноши изящные, черноволосые и глаза с поволокой, глаза покойной матери, изумительной красавицы, в крови которой были не то далматинцы, не то неаполитанцы. Все трое блистали учтивостью с отцом и приказания его исполняли беспрекословно, но чуть-чуть по-своему, что-нибудь да не так...
Вообще парни были с сюрпризами. Один укусил за ухо цыганку у «Яра»... Ну, это пустяки! Или вот: был у Мамонова свой винный погреб, вина все заграничные, шампанское лучших фирм. И случилось как-то - гости, именины, что ли. Только смотрят: закупорка цела, печати на местах а вина в бутылках нет. Что такое? Рассердился отец. А сыновья докладывают: «Папашенька, когда вы хворали, - помните, простудились? - профессор
Захарьин прописал вам шампанское. Ну вот...» - «Что, - говорит отец, - вздор брехать! Ведь шампанского пятьсот бутылок было. А впрочем - пустяки, крысы выпили...» И дело похоронили.
Молоденькая горничная забеременела - Аннушка. «Как? Что? У меня в доме, - кричит отец. - Не позволю таких распутств...» А сынок Коля - глаза с поволокой - напоминает учтиво: «Папашенька, Аннушка вам утром кофий подавала...»
- Не пойму я молодежь нынче, не пойму сыновей, - жаловался не раз Мамонов своему приятелю. - Николая женить хочу.
- Пора, - советовал приятель, - пора, а то избалуется.
- Ты посмотри, какую штуку отколол, - продолжал жаловаться Мамонов. - Приехала в Москву мамзель Дюпанель или Карамель, француженка. Помнишь, у Омона пела?. Хорошо пела. Так мой-то с ней в знакомство вошел. Она ему: «Что у вас тут, в Москве, холод, снег. У нас в Париже лучше». А Николай заспорил: «Ну нет, далеко вам до нашего климата. У нас, - говорит, - розы сейчас расцветают в лесу. Не угодно ли взглянуть?» - «Не может быть», - удивилась Карамель. А на следующий день повез он ее на тройке к «Яру», а оттуда в Разумовское, в самую ночь. И что же? Весь лес в цветах. Под новый-то год... Француженка ахнула. А мне садовник Ноев счет прислал. Подумай, что делает! Оженить надо скорее, беда...
Но до пасхального праздника Мамонов сыновей так и не оженил.
Приглашения на торжество в новом имении писали сыновья на костяной бумаге, с золотым обрезом. Ехать гостям предлагалось отдельным поездом, а там - пароходом, к пристани. Моторная лодка будет подавать - «Чайкой» ее звали, из Америки выписали. Флаги разные приготовили и большой флаг с Меркурием. Этот Меркурий не понравился отцу. Меркурий-то на колесе, как надо, и крылышки у ног, только весь голый и прямо из бутылки водку хлещет. А подписано: «Смирнов С-вья». Что-то нескладно.
Пиротехнику, конечно, заказали фейерверк: вензелей, лебедей и чтобы букеты рвались на небесах. Сыновья советовали змея, но отец змея отменил...
Вот наступил и праздник. Приготовления грандиозные. Повара уже неделю работают... Прекрасный зал в колоннах огнями блещет... Подъезжают гости. Моторная лодка доставляет губернатора, вице-губернатора, исправника. Всех встречает сам хозяин, в сюртуке и при орденах.
- Всеволод Саввич, - говорит в это время сыновьям пиротехник, проводящий шнуры, - нешто можно в пушку пороху по горло сыпать? Ее, ей-ей, разорвет... Николай Саввич, чего вы ракеты гнете? Ведь эдак они понизу пойдут... А вы чего все куртины бенгальским засыпаете? Ведь гости задохнутся!
- Ничего, не задохнутся, - говорят сыновья. - Отец любит покрепче пускать. Мы его знаем, он велел, чтоб торжество крепкое было.
От пиротехника сыновья уже бегут к отцу:
- Папаша, - говорят, - мы мажордома наняли, чтобы гостей пропускать по докладу. Вы ведь действительный статский.
А мажордом, действительно, был на славу - приземистый, толстый, лицо важное и в руках огромная булава на медном жезле.
- Где-то я эту рожу видел, - проворчал отец недовольно, но так и не вспомнил... Столы накрыты, при входе в зал стоит губернатор, чиновники, губернаторские дочки, хозяин, знакомые. Приезжают, приезжают... Моторная лодка быстро пересекает Волгу и доставляет гостей кучами. Очень много незнакомых. Мамонов смотрит с беспокойством.
«Кто это?» - думает он, а мажордом громким голосом докладывает без передышки: «Княгиня Тухлова», «Княгиня Мышкина», «Графиня Орехова».
«Должно быть, соседки», - успокаивает себя Мамонов.
- «Мантохин, волжский пароходчик», «Микунчиков и сыновья», «Кутузов - фабрикант».