Конст.Коровин, 1930-е

Мы пришли на большую дачу. Я переоделся. Мне дали очень широкие панталоны и японский женский халат, все, что попало под руку. Народу полна дача - все милейшие люди. С террасы доносятся голоса: «Утопленник».
«Вот история! - думал я. - Надо все же для приличия делать вид, что я в самом деле хотел топиться».
Женщины, приоткрыв дверь, разглядывали меня испуганными глазами. Мужчины успокаивали. Доктор брал за пульс, говоря в сторону, в пространство:
- Пальпитацио кордис!.
Какой-то дачник приносил вино стакан за стаканом и повторял: «Вы пейте, и я с вами. Ах, эти драмы, у меня их... Ну что, пейте!»
Меня вывели в соседнюю комнату, где был накрыт стол. Один из дачников поднял бокал:
- Поблагодарим Петра Сергеевича и доктора, которые первые откачали молодого человека... И да послужит наше дружеское сочувствие знаком того, что он не так забыт, как многие из прочих утопленников!..
Другой дачник, огромного роста, с белым лицом и с туловищем, похожим на комод, тоже сказал спич:
- Не только в молодые, а даже в наши годы могут случаться от женщины такие реприманды, что просто ум раздвигается на части. Все мы знаем по делам нашим, что в прошлом году случилось с нами от Эмилии Карловны... То есть, я хочу сказать, - с ее мужем. В этаком разе, ежели бы с ним не сладил Веревкин Костя, под новый год у «Яра», то скажу прямо: фабрика пошла бы к дьяволу.
На меня все глядели с сожалением и радостью. Дамы ухаживали за мной, особенно одна... Она жала мне руку и повторяла на ухо:
- Ну что за охота! Вы так молоды...
Тут в комнату, где я сидел и пил со всеми, вошла она, виновница моей гибели. Вошла торжественно:
- Как счастлива... Вы спасены. Как я страдала! Но вот и доктор говорит, что нет ни в одной литературе мира, чтобы человек топился от любви при женщине. Вы не понимаете красоты драмы...
- Верно, - сказал я. - В следующий раз я утоплюсь один. С террасы кричали:
- Сюда, сюда. Смотрите. Там опять что-то на мосту, кричит кто-то. Опять народ с фонарем. Еще кто-то утопился!
И впрямь, по мосту бегали люди. Мы всей толпой пошли к мосту. Тишина майской ночи, роса, трава бьет мои туфли, и она, новая моя красавица, рядом со мной, я чувствую ее около себя. Как пахнут ее плечи, платье! И эта ночь! Медовый запах тополей, звезды, темные ольхи у реки. Глаза ее смотрят прямо в мои:
- А из-за меня вы бы утонули?
«Что же это такое, - думаю, - опять купаться?»
- Утонул бы, - отвечаю.
- Милый... - шепчет она.
На мосту стоит толстый исправник, станционный жандарм и еще кто-то. По воде ведут невод. На берегу народу - весь поселок.
- Теперь все едино, - кричит голос, - опоздали. Не откачать.
- Это наши-то не откачают?
Все ринулись к неводу. Исправник впереди. Жандарм говорит:
- Хучь увыпей ее у сю, реку, а его чтобы достать!
Невод волокут по берегу. В мотне плещется, блестя чешуей, освещенная луною рыба.
- Нету!
«Это меня ищут, - думаю я, - дали знать на станцию исправнику. Меня ищут...»
- Вы у нас ночуете? - спрашивает новая дама. - Наверху я приготовила для вас комнату - светелку...
- Но ведь мне, сударыня, из любви к вам надо еще топиться?
- Ах, какие глупости. Какой вы, право! Бежит Петр Сергеевич, запыхался, кричит:
- Опять утопился, вот дурак-то. Я так и знал... Увидав меня, остановился в недоумении:
- Вот он. Где же утопленник? Петр Сергеевич пьян.
- Что это вы с ним делаете? - обращается он к моей новой даме. - Довольно вам, молодой человек! Не верьте женщинам. Анна Васильевна, фюить, дудки! Нет, из-за прекрасных глаз не утону. Уж как вам угодно-с, фюить!
Затем мы жарили лещей, а перед дачей на лужке сидели крестьяне с неводом и еще какие-то люди. Варили уху. Серьезно и деловито пили водку, по очереди, ровно, закусывая ветчиной с хлебом. Серьезный народ Крестьяне говорили:
- Завтрева второго найдем. Поди, где теперь? Ночью-то... Утопленника, его надо сразу брать, не то ен уйдет. Бывало дело, сколько таскали! Завтра откачаем. Одново раза сердягу качали, ну что! Фабришные индо руки ему все повывернули, а он ништо: храпит. Зачали ему на брюхо прыгать, приказывали: «Выпушай воду, сволочь!» - а он ништо, так и помер.
Подали на стол жареных лещей. Исправник сел посредине. Опять пили, опять пир горой. Исправник - большой седой старик, усы белые торчат вперед. Говорит - как будто плюнуть хочет: - Медаль спасения утопающего получить нелегко: по представлении губернатором министру внутренних дел. Помилуйте, если так будут давать, тогда - вот я купаюсь и говорю: «Тащите меня, братец». Ну и тащит приятель. «Медаль пожалте!» Па-а-азвольте!
- Нет, па-а-азвольте, - говорит Петр Сергеевич. - Я ему веревку, а то - ау! Верно, - обращается он ко мне. - Па-а-азвольте! Хоть он это и из-за бабы, конечно, ерунда, но все же утопленник. Па-а-азвольте.
- Ура, - кричат на лугу. - Еще полведра. С ангелом вас! Кто именинник? Исправник - именинник. Вот он. Ловко!
- Да, - говорит исправник, - есть тот грех.
Начинается все сначала. Доктор входит. С ним моя актриса.
- Позвольте представить вам, - заявляет он, - виновница спасения, то есть не спасения, а торжества: Вера из «Оврага».
- Как-с? - спрашивает исправник.
- Из «Обрыва», - поправляет красавица.
- То есть - из романа Тургенева или Гончарова, все равно, - не смущается доктор.
Сквозь звуки рояля, пения и песен на лугу, я слышу шепот моей новой дамы.
- Пойдемте, я вам покажу комнату.
Ну, и жизнь была... Только где вы, прекрасные мои дамы? Где и вы, актриса моя, Вера из «Оврага»?
Не знаю, которым по счету, но все же и я ведь был вашим... утопленником.