Конст.Коровин, 1930-е

- Вася, - говорил ему приятель Коля Курин. - Неужели ты можешь застрелить Юрия на дуэли? Подумай.
- Как собаку!
Но дуэль не так-то проста. Секундантов надо, но никто не идет. Обедают, пьют водку, а потом говорят Кузнецову:
- Ты сам скрепил.
Никак нельзя секундантов найти.
- Теперь я понял, что такое друзья, - говорил Кузнецов. - Вот - секундантов нет!
- Да ведь ты скрепил, - говорили ему.
- Что ж, что скрепил. Что из этого?
- Тебе бы не скреплять, - советовали приятели. - Ты бы его на месяц за оскорбление личности посадил. Мировой бы судья присудил.
- Позвольте, - говорил приятель Коля. - Я присяжный поверенный. Извините, оскорбления нет, это личное мнение.
- Какое личное мнение, - сердился Кузнецов. - Позвольте, «дурак» - это не оскорбление? Чего же тогда еще?
Шли дни в обсуждении прискорбного случая, думали как смыть обиду. Вася Кузнецов похудел и раздражался.
- Позвольте, - горячился он. - Напиши он просто - «дурак Кузнецов». Это одно. А он написал -«директор». Вот что... За это я его пристрелю или он у меня в кандалах по Владимирской дорожке потанцует пешком тридцать тысяч верст в Нарым. Похудеет немножко.
- Ведь он все же был твоим другом, - уговаривают его. - Подумай.
- Мне нечего думать, - кричал Вася. - Или дуэль или пускай прокурор подумает. Штрафная книга-то шнуровая, прошнурована и печать. Посмотрите-ка на печать - что там?
- А что там, Вася?
- Там герб, вот что. Георгий Победоносец. Поняли, чем пахнет?
- Это верно, - сказал адвокат Коля Курин. - Там он на коне топчет змия. Верно, что герб.
- Ага! Поняли?.. Это дельце-то какое? Политическое! И Вася прищурил глаз, смотря пристально.
- Ну, это ерунда. Почему политическое? И что ты, Вася, так сердишься? Ведь это просто бестактная выходка спьяну. Брось сердиться.
- А что он, не видел, куда писал? Это ведь не на заборе писать!
- Да, это верно, на заборах черт-те что пишут, - согласился адвокат Коля.
- Значит, или дуэль или судиться будешь с Юрием?
- Обязательно. И дуэль, и судиться, - ответил Вася.
- Но когда ты убьешь на дуэли Юрия, кого же тогда судить? Архитектор не ожидал такого вопроса и задумался.
- Действительно, выходит ерунда, - подтвердил тут Коля Курин.
- Я думаю дуэль после суда назначить.
- Да ведь Юрий в кандалах уйдет по Владимирской. Где же ты его догонишь?
- Это верно, - согласился Вася. - Это надо взвесить. Вот ведь какую историю устроил. Выхода нет.
Тут кто-то и научил архитектора Васю написать письмо Льву Николаевичу Толстому, «писателю земли русской». Вася очень обрадовался.
Письмо писали - сам Вася и адвокат Коля Курин, а обсуждать написанное поехали к адвокату Гедиминову. Гедиминов был другом артистов, Хлебосолом и знаменитым адвокатом-оратором. Он пригласил обиженного Васю и всех друзей к себе, принял запросто, в халате. Гедиминов - кудрявый брюнет большого роста, с красной физиономией.
За роскошным обедом обсуждался вопрос, как писать Толстому. Прежде всего - писать ли «ваше сиятельство», «граф» или как? Вася достал из кармана черновик письма, который он написал, и прочитал: «Обращаюсь к светлому уму великого писателя, поставленный в трудную минуту жизни ссорой с другом в сверхъестественное положение. Беру на себя смелость беспокоить вас дать совет, хотя дело, о котором пишу вам, вышло по пьяной лавочке, но все же...»
- Нельзя, нельзя «по пьяной лавочке», - закричали кругом. - Он все же граф...
- А почему, - протестовал Кузнецов. - Он сразу поймет все, он всю Россию насквозь видит.
В это время распахнулась дверь и появился композитор Юрий Сергеевич. На его круглом, как блин, лице открылся маленький ротик, и он сказал, обращаясь к Васе:
- Дубина ты стоеросовая. Хорош, нечего сказать! Гедиминов встал и, сверкая глазами, горячо заговорил:
- Прошу вас, у меня... Я не позволю... Какое ты право имеешь писать в общественном месте? Это ведь не дома. Степень обиды, как нарушение права, юриспруденция не позволяет...
- Ну, завел ерунду, - перебил его Юрий. - Я ничего не писал.
- Как не писал? - спросили все. - Как! А кто же?
- А черт его знает кто! - говорил Юрий. - Должно быть, этот... сосед по ужину... которому я предложил внести за меня штраф, - он из Одессы, баритон, фамилия... фамилия какая-то греческая... А где он теперь - я не знаю...
Вскоре друзья помирились и под руку ходили вечером в Литературном кружке. Чтоб видели, что помирились. Много пировали, много говорили, объясняли.
Но кто же грек-баритон в Одессе? Нашелся один, который знал его.
- Я знаю, - говорил, - это Ахвертино!
- Как Ахвертино? Его не было при этом! Да он, хотя и поет, но не баритон.
- Позвольте, - сказал кто-то, - вот он сидит, видите, за столом. Сейчас спросим.
Вася прямо подошел к компании, где сидел Ахвертино, и строго спросил:
- Это вы изволили писать в штрафной книге? Тот быстро ответил:
- Да, я, а что?
- Как что? Оскорбление!
Ахвертино уверял, что «нет». Тогда все пошли смотреть штрафную книгу. Читают: «Вношу три рубля в подтверждение того, что директор Кузнецов - чудак». Видно было, что кто-то переправил слово «дурак».
Кузнецов кричал:
- Я не позволю, это - подлог, уголовщина! Под суд!..
Тогда Ахвертино, серьезно и деловито согласившись с ним «в вопросе о криминале», предложил, подав ему перо, написать слово, как оно было прежде.
Долго держа перо, директор Вася смотрел на штрафную книгу, потом на Ахвертино, наконец, быстро написал: «Остаюсь при особом мнении» и расписался.
Все сказали:
- Вот это умно... Молодец, Вася, ловко ты это...
И Вася Кузнецов вновь повеселел и при встрече говорил:
- Что, взяли? Кто теперь-то в дураках ходит: кружок или я?