Конст.Коровин, 1930-е

А в театре лица артистов были унылы. Малый театр волновался, балетные рвали на себе новые туники. Не нравились «декадентские» костюмы. Плакали, падали в обморок...
Артист Южин в «Отелло», по укоренившейся традиции, выходил в цветном кафтане с золотыми позументами и почему-то в ярко-красных гамашах - похож был на гуся лапчатого. Я попросил его изменить цвет гамаш. Он обиделся, а успокоился только тогда, когда я заявил: - У Сальвинии - белые, как же вам в красных? Поверивши, он долго жал мне руку:
- Пожалуй, вы правы, но все так против... «Все» - вот оно, «общественное мнение».
Вспоминаю я еще случай. В Большом театре в «Демоне» Рубинштейна грузинам почему-то полагалось быть в турецких фесках - назывались они «б ерш овцами», по имени Бершова, заведующего постановочной частью.
Бершов мужчина был «сурьезный», из военных. На репетициях держал себя, как брандмайор на пожарах, и, осматривая новую постановку, выкрикивал: «Декораторы, на сцену!» Декораторы выходили из-за кулис, опустивши голову, попарно. Было похоже на выход пленных в «Аиде» на гневные очи победителя.
- Отблековать повеселей, - кричал Бершов. - В небо лазури поддай!.. Он был в вицмундире, в белом галстуке, при орденах, и расторопностью хотел понравиться Теляковскому, новому директору. Но произошел случай, который его расстроил навсегда. В этом случае повинен я.
Неизвестно, с какой стати в постановке «Руслан и Людмила» в пещере финна ставили большой глобус, тот яке, что и в первой картине «Фауста».
Придя в Большой театр на репетицию «Руслана», я позвал Бершова и спросил его:
- Кто такой финн и почему у него в пещере глобус?
Бершов только посмотрел на меня стеклянными глазами, а машинист, которого звали Карлушка, ответил за него:
- Глобус ставят финну, потому он волшебник-с, как и Фауст.
- Уберите со сцены глобус, - сказал я рабочему-бутафору.
Когда бутафоры уносили глобус, артисты, хор, режиссеры смотрели на меня и на глобус с боязливым удивлением и любопытством. Потом шепотом говорили, что, пожалуй, верно, глобус не при чем у финна. А режиссеры из молодых, окрыленные моей смелостью, доказывали, что и при Фаусте не было глобусов. Перестали ставить глобус и в лабораторию Фауста.
Но человечек за забором продолжал работать. И вот «Русские ведомости», профессорская газета, с апломбом поставила точку над «i» - воспользовалась первым поводом для уличения меня в полном невежестве.
Дело было так. При постановке «Демона» Рубинштейна я поехал на Кавказ и писал этюды в горах по Военно-Грузинской дороге. Эскизы мои изображали серые огромные глыбы гор ночью: скалы, ущелья, где Синодал видит Демона и умирает, сраженный пулей осетина...
Мне хотелось сделать мрачными теснины ущелья и согласовать пейзане с фантастической фигурой Демона, которого так мастерски исполнял Шаляпин. Высокую фигуру Шаляпина я старался всеми способами сделать еще выше. И действительно, артист в моем гриме, на фоне такого пейзажа казался зловеще-величественным и торжественным.
Тогда-то «Русские ведомости» и написали свою злостную критику:
«На постановку «Демона» тратятся казной деньги, на Кавказ посылается художник Коровин, а он даже не удосужился прочесть поэму нашего гениального поэта Лермонтова. В поэме «Демон» слуга обращается к князю Синодалу:

Здесь под чинарой бурку расстелю,
И, уснув, во сне Тамару узришь ты свою...

А Коровин чинары не изобразил. Какая дерзость так относиться к величайшему поэту земли русской! Вот какое невежество приходится терпеть от новых управителей образцового театра».
Конечно, все это было чистейшим вздором: денег на поездку я не брал, а ездил на свой счет. Но дело не в этом. Ошеломил меня больше всего упрек в незнании и Лермонтова, и я написал в редакцию «Русских ведомостей» письмо, в котором выражал свое удивление и огорчение - как могла профессорская газета принять вышеприведенные вирши оперного либреттиста за поэму Лермонтова? Тогда приехал ко мне Н.Е.Эфрос и просил забыть эту «ошибку».
Однако «Русское слово», к великому конфузу «Русских ведомостей» письмо мое напечатало. А вслед за тем получил я повестку, приглашающую меня в отдел министерства внутренних дел...
Во дворе большого дома, напротив Страстного монастыря, - крыльцо. Звоню. Дверь открывает жандарм. Я показываю ему повестку.
- Пожалуйте, - говорит жандарм и ведет меня по коридору, по обе стороны которого - двери; одна из них отперта, и в комнате сидит дама в глубоком трауре, а перед ней жандармы роются в чемоданах.
В конце коридора мне показали на дверь.
- Пожалуйте!
Я вошел в большую комнату. Ковер, письменный стол. Прекрасно одетый господин с баками встает из-за стола, с любезной и сладкой улыбкой рассыпается в приветствиях.
- Очень рад, ну вот, Константин Алексеевич, так-с!
- Я получил от вас повестку, - начинаю я.
- Ну да. Так-с. Но это не я писал. Пустяки-с. Маленькая о вас справочка из Петербурга. Вы так нашумели, все газеты кричат. Вот, например, статья Александра Павловича Ленского...
И он сделал серьезное лицо.
- Вы ведь знаете Александра Павловича? Артист божией милостью. Как играет. Боже мой! Я, знаете, плачу. И вот он - тоже, Карл Федорович Вальц, маг и волшебник - тоже... Согласитесь! Ах, что ж это я? Садитесь, пожалуйста...
- Так вот, - продолжал он, - от вас нужно нам маленькое разъяснение... Сигары курите?
И он пододвинул мне серебряный ящик с сигарами и сам закурил.
«Какой любезный человек, - подумал я. - Как расчесан, какая приветливость! Приятный господин!» А в голове мелькнуло: «Не этот ли и есть человек за забором?»
- Нам нужно от вас, Константин Алексеевич, - как ни в чем не бывало заговорил он опять, - узнать...
Тут он многозначительно запнулся и затем медленно докончил:
- Какая разница между импрессионизмом и социализмом?
По правде сказать, я не знал, что такое социализм, а импрессионистами мы, художники, называли отличных французских мастеров, писавших с натуры картины, полные жизненной правды и радости. Знал я, конечно, также про существование разных социальных учений, но никак не подозревал, что между тем и другим есть что-нибудь общее.
Так я приблизительно и ответил.
- Ну вот, так и запишем, - сказал мой собеседник и стал писать.
- А скажите, - обратился он ко мне опять, - почему импрессионизм явился как раз в одно время с социализмом?
Я ответил: «Не знаю». И с досады пошутил:
- Впрочем, может быть, открытие Пастером сыворотки от укуса бешеных собак как раз совпадает с днем вашей свадьбы? Почему бы?
- Так-с, - ответил он. - Но я бы просил вас быть искреннее. Он встал и быстро зашагал взад и вперед по комнате.