|
«Кто не знал Костю Коровина? Он был общий баловень. Баловали его профессора-художники, баловали учителя по наукам, коими он не любил заниматься, всегда кто-нибудь за него просил: "Поставьте ему три, он так талантлив!" Баловали его товарищи и училищные барышни, души не чаявшие в этом юном Дон-Жуане», - так писал о Коровине соученик его по Училищу живописи художник Михаил Нестеров.
Действительно, судя по воспоминаниям, коих о Константине Алексеевиче Коровине написано множество, он обладал редкостным обаянием, пленяя всех вокруг, - мужчин и женщин, чопорных старух и молодых хористок, своих учителей, своих учеников. Он очаровывал людей и будучи пятнадцатилетним, только пришедшим на живописное отделение Московского училища живописи, ваяния и зодчества, и став преподавателем этого Училища, уже сорокалетним.
Его даже редко называли Константином, обычно Костей, но чаще Костенькой. Иначе, видно, и язык не поворачивался. «Это уменьшительное имя осталось за ним на всю жизнь», - вспоминал художник Сергей Милорадович. Все друзья, независимо от возраста, люди старшего поколения, ровесники и младшие - писали в письмах о «Костеньке» с любовью, восхищением, беспокойством, иногда легкой иронией и заботой.
«Вечером в десять часов явился Костенька...» (Наталья Поленова).
«Какая досада, что я наделал столько неприятных часов Костеньке!» (Василий Поленов).
«Нет, Костенька-то Коровин, а? Я хотел было ему позавидовать...» (Валентин Серов).
«...Что будет делать Костенька..?» (Михаил Нестеров).
«Компанион мой Костенька...готов, лицо его сияет от восторга, глазенки бегают, он весь нетерпение...» (Савва Мамонтов).
«Ничего ты не пишешь о Костеньке Коровине. Что он: жив ли здоров ли?» (Василий Поленов).
«В мае возвращаюсь в Россию и поеду ловить рыбу к Костеньке Коровину» (Федор Шаляпин).
«Еще меня порадовало, что Левитан шагнул вперед. Хотелось бы то же самое услыхать об моем милом Костеньке» (Василий Поленов).
Вот так, «Левитан», но «Костенька» - оба ровесники, прекрасные художники, друзья, оба ученики Поленова. Просто в «Костеньку» нельзя было не влюбиться. Он был особенным. Как отмечали многие, он был «восхитительно талантлив». И не только как живописец, а всею своей натурою. Он был артистичен с головы до пят.
«Я впервые увидел его и был взволнован и восхищен этим человеком, у которого изумительная грация каждого движения переходила в какое-то душевно пластическое чувство, - писал художник Павел Кузнецов. - Это свойство сказывалось и в его изящном прикосновении кисти руки к холсту.
Внешность его была особенная, ни на кого не похожая. Стройная прекрасная фигура, красиво посаженная голова с красивыми, точно выточенными чертами лица, с добрыми, ласковыми, но вместе с тем горящими творческим темпераментом глазами. Очаровательная улыбка, иногда лукавая, редко покидала его, так как он был человеком веселым, любящим и распространявшим вокруг себя чувство дружбы и доброжелательности... Одет он был всегда изящно, чисто, со вкусом, не шаблонно...
Его любили, так как он возбуждал большой интерес всей своей оригинальной личностью, гармонически связанной с его прекрасным искусством. Он был мастером на всякие шутки и выдумки, и все у него получалось легко, свободно и очаровательно».
Очаровательно - потому что легко, естественно, как бы само собой, от Бога. Многогранность его натуры поражала. Он начал мальчиком учиться на архитектора, но вскоре перешел на живописное отделение и стал блистательным живописцем. Ему предложили оформить оперные спектакли, и он всех поразил феерическим мастерством театрального декоратора.
Он мог бы вообще не иметь дела с кистью, а заняться, допустим, стихосложением, так как с легкостью рождал стихотворные импровизации. Частенько разыгрывая друзей, читал якобы новые стихи Бальмонта или Северянина, которые на поверку оказывались его собственными сочинениями.
А каким великолепным прозаиком стал он под старость!
Если же судьба повернула бы его путь в консерваторию, не исключено, что был бы он известным певцом, ибо современники неоднократно вспоминали о его красивом бархатном баритоне, удивительной музыкальности и любви к пению. Он часто пел на дружеских вечерах. Особенно любил исполнять арию Евгения Онегина.
А приятельница Коровина актриса Надежда Комаровская рассказывала, как Константина Алексеевича приветствовали бурной овацией и криками «Bella voce» на Большом канале в Венеции, где часто проходили концерты. Там пели все, кто хотел, и Коровин покорил венецианцев красотой своего тембра и силой звука.
И уж кем точно он мог бы стать с легкостью - это актером. Об этом писали все его знавшие. Собственно он и был им, но не профессиональным, а по сути своей. И театр он так страстно любил в течение всей жизни не случайно. Был восхитительным рассказчиком, изображавшим голосом (чудеснейшим, чисто русским говором) и в лицах всех о ком повествовал (рыбака, барина, певца, портного - диапазон широк).
«А каким рассказчиком был этот красивый и пленительный человек! - восклицал Александр Бенуа. - Чудесно умел рассказывать Шаляпин, и нельзя было не заслушаться Федора, но из этих двух я все же предпочитал Коровина. Шаляпин повторялся, у Шаляпина были излюбленные эффекты... Эти свои эффекты он слишком заметно подготовлял. У Коровина и быль и небылица сплетались в чудесную неразрывную ткань, и его слушатели... поддавались какому-то гипнозу... и оставалось только слушать да слушать».
«Всеобщий любимец, душа каждого собрания... Коровин неизменно вносил радость в дружеские встречи», - вспоминал зять писателя Гиляровского. И даже художник Александр Головин, вечный соперник Коровина в театрально-декорационном искусстве, писал, что Константин Алексеевич «неподражаемый рассказчик, неистощимый комик и анекдотист. У Коровина был действительно блестящий талант в этом отношении: из него мог выйти актер, если бы он не сделался художником».
Но Константин Коровин стал именно художником и именно в живопись вложил весь артистизм, всю живость, искрометность, легкость и очарование своей натуры. Художник князь Сергей Щербатов говорил, что если делить людей на «колоритных» и «бесцветных», то «живописность и колоритность Коровина были поразительны. В этом была и до глубокой старости сохранявшаяся большая прелесть его...» Его яркая личность и его творчество неразделимы.
Живопись, пение, актерство (он и в любительских спектаклях играл) - все давалось легко. А еще - «дамский угодник», страстный рыболов, охотник, писатель превосходный. Не слишком ли много для одного? Некоторые считали, что «труд упорный ему был тошен». Да, так частенько бывало.
«Костенька вообще производит сейчас неприятное впечатление, болтается, ничего не делает; просто хочется на него прикрикнуть», - писала художница Наталья Поленова мужу. Такое поведение волновало и Поленова, главного учителя Коровина. Во всем, что делал Коровин, был, наверное, элемент дилетантизма, но не раздражающего, а очаровывающего, блистательного, легкого.
Даже Поленов, по словам Ильи Остроухова, выражал желание кое в чем учиться у «Костеньки», как впрочем и у Серова. А сам Валентин Серов, ближайший друг Коровина, писал трудно, медленно, много раз переделывая, переписывая (хотя в его законченных прекрасных произведениях не видно и следа «пота»). Это сердило замечательного мастера, и он однажды признался пианистке Маргарите Кирилловне Морозовой, жене известного коллекционера, что «ему хотелось бы все разрешать легко, одним штрихом, "одним мазком", "как Костя Коровин".., но так у него не выходило.
Его натура не была такой живой, артистичной, легкой, подвижной и восприимчивой к внешней красоте, как натура Коровина». Да и Нестеров, в воспоминаниях которого сквозит некоторая ревность к легкой, как ему казалось, славе Коровина, рассказывал ученикам: «То, над чем мы бились, получалось у Коровина само».
Продолжение
|
