|
«Все большей чистоты красок ищет Коровин: его звучные натюрморты («Розы» и «Сирень») в этом смысле - шаг вперед, - писал искусствовед Яков Тугендхольд в журнале «Аполлон» в 1914 году. - ... Боже мой, как много русского в его темпераментной растрепанности мазка...». Глядя на коровинские розы, невольно вспоминаешь роскошные букеты Николая Сапунова, коровинского ученика, влюбленного в своего учителя и так много от него взявшего. Серов даже делал, порой, замечания Сапунову: «Так пишет Коровин. Зачем писать под Коровина?» Правда, букеты Сапунова десятых годов уже отличались от букетов его учителя. Розы у Коровина - символ жизнеутверждения, символ совершенства, апофеоз красоты.
И главное, все-таки, думается, не в решении чисто художественных задач. Розы всегда олицетворяли для Коровина радость, восторг перед жизнью. Поэтому он писал их и в счастливые моменты, и в тяжелейшие - в войну, в революцию, в разруху. Они помогали ему жить, то отражая прелесть бытия, то поднимая его дух в минуты депрессии. Интересно, что в его мастерской («мастерская - это спасение от мира подлости, зла и несправедливости», - определил Коровин еще в начале 1890-х годов) на полках, столах, шкафах, подоконниках всюду и всегда, по воспоминаниям современников, стояли алые бумажные розы, которые он охапками закупал на московских вербных базарах. Они служили ему своеобразным допингом для подъема настроения, радуя глаз и постоянно напоминая, что цель его живописной музы - красота. Когда не было живых роз, Коровий писал бумажные, вдыхая в них жизнь уже на полотне. Иногда же он будто специально оставлял ощущение искусственности, словно делал на память слепки с полюбившихся цветов.
Крымские розы Коровина особенно великолепны. Наверное, оттого, что художник любил Крым, а в Крыму - больше всего Гурзуф. В один из редких для него периодов финансового благополучия построил он там дачу по собственному проекту. Сам окрашивал стены комнат и устанавливал вазы и кувшины, приобретавшиеся им в течение долгих лет собирательства. По воспоминаниям его приятельницы Надежды Ивановны Комаровской, Коровин всегда очень тщательно подбирал вазы для букетов, для каждого - свою, по форме, по массе, по цвету. Этого требовало его обостренное эстетическое чувство. В натюрмортах же розы затмевали все, а вазы лишь условно намечались несколькими мазками.
«В Гурзуфе он писал свои розы, то влажные от утреней зари, то пламенеющие на солнце»,- рассказывала Комаровская, отмечая, что в Крыму, особенно весной, в период цветения Коровина обуревала «лихорадка вдохновения». Работал он очень быстро, менял холсты, когда утренний свет менялся дневным, затем - вечерним. Писал с утра до вечера.
В 1916 году летом в Крым приехал Шаляпин с семьей. Они часто и с удовольствием ходили к Константину Алексеевичу в гости, угощались пирогами, что пекла его жена, и любовались его картинами. Дочь Шаляпина, Ирина Федоровна, писала: «У него была прелестная дача, расположенная на самом берегу Черного моря, недалеко от пристани. Коровин написал там... знаменитые «Розы», «Лунную ночь», «Натюрморты», портрет отца со мной».
Действительно, коровинские розы были знамениты, ими восторгались, их покупали. Даже во Франции, уже будучи в эмиграции, художник получил письмо от незнакомого человека, соседа по улице, тоже русского эмигранта, приглашавшего Константина Алексеевича в гости: «Я еще из Москвы помню Вас. Помню восхищался картинами, и была у меня ваша картина «Розы в Крыму» - синее море и розы...». Случай этот, когда незнакомец вспомнил художника по «Розам в Крыму», Коровин описал в рассказе «Недоразумение». Наверно, так произошло на самом деле, но если даже это вымысел, то важно, что своим «опознавательным знаком» Константин Алексеевич сделал крымские розы. И то, что Ирина Шаляпина тоже вспомнила первым делом знаменитые «Розы», не случайно. В них было вложено столько души, столько мастерства, что они запоминались сразу, особенно на фоне неспокойной предвоенной, а потом и военной России.
Они шли «от сердца в живопись», как всегда стремился Коровин. И конечно, «Розы» относились к тем произведениям, о которых, помните, Коровин еще в молодости сказал: «В искусстве нужно только писать и делать любимое». «Розы» - это было любимое.
Взять хотя бы замечательный натюрморт «Розы и фиалки» 1912 года. В центре - букет алых цветов - доминанта картины. Здесь же, на подносе, - серебряные молочник и кофейник, оранжевый апельсин, букетик скромных фиалок и чуть в стороне сахарница с кусками белого сахара. Законченная, мастерская, очень нарядная и, вместе с тем, вполне естественная, жизненная композиция. «Коровин в живописи был особенно организован, находчив и быстр, - писал как-то о своем учителе Павел Кузнецов. - У него был свой метод композиции и определения пространства и цветовых отношений». Пурпур, серебро, фиолетовый, белый цвет, оранжевый, - все умело распределено на полотне, завязано кругом подноса, оттеняет и, одновременно, держит друг друга. Блики серебра, чуть осветленные края лепестков, светлый цвет скатерти.
Разве все это не «разрешение задач, поставленных себе, как гимн радостный, увлечение красотой» (слова самого Коровина).
Символом поклонения красоте и совершенству (ведь роза, царица цветов, - совершеннейшее творение природы) служили розы и на его портретах-картинах. Там центром внимания являлась, конечно, человеческая фигура, данная целиком, сидящей или стоящей. А розы, обычно, тоже красные, являлись, думается, не столько необходимым красочным пятном, сколько особой знаковой системой, обозначающей красоту и совершенство, либо стремление к ним. Совершенство прекрасных дам и совершенство таланта. Примером тому - картины «Автопортрет» (1911), «Портрет артиста Федора Ивановича Шаляпина» (1905 и 1911), «На террасе» (1920), «Балерина в своем будуаре» (1923) и многие другие. Розы на портретах лишены яркой декоративности роз в натюрмортах. Они не так тщательно прописаны и лишь знаменуют собой дар Божий, присущий данной модели.
Но на каких бы полотнах Коровина не вырастали великолепные его розы, они всегда - сама красота. «Красота сочетаний красок, их подбор, вкус, ритм - это и есть радость аккорда, взятого звучно», - как говорил Константин Алексеевич.
Цвет, свет, воздух. Красота окружающего мира, радость ее постижения - вот, что всегда волновало Коровина. Вот, что хотелось ему запечатлеть на своих полотнах, останавливая по мере возможности «прекрасное мгновение» бытия. Ведь недаром писали, что он «умел видеть красиво». Живописец словно жаждал делиться с людьми этим своим видением мира. Каждым полотном старался донести до всех «счастье жизни», выраженное им сильно и искренне.
Коровин добивался передачи того, что, казалось бы, невозможно передать. Дрожание жаркого воздуха, ветер, блики морской глади, полуденный зной - прелесть каждого отдельного момента, каждого ощущения. Долгая, сложная работа над картиной не давала бы такой возможности. Поэтому Коровин перешел целиком на этюды, фактически отказавшись от традиционных норм станковой живописи. Многие его упрекали за эту «недосказанность». Однажды кто-то заметил ему по поводу одного из этюдов: «Надо бы позаконченней». «Я старался, - ответил художник, - но иначе все замирает».
Благодаря Коровину «этюдность» стала одной из характернейших черт русского импрессионизма (так же как декоративность). Как мы видели, он разрабатывал эту манеру письма на протяжении всей жизни. Особенно увлекался в девятисотые - десятые годы, на юге России, во Франции. Южное солнце как бы само побуждало к воспроизведению разнообразных световых эффектов. Завораживает легкость и артистизм «крымских» и «французских» этюдов «Парижское кафе» (1890-е), «Кафе в Ялте» (1905), «Улица в Виши» (1906), «На юге Франции» (1908), «На берегу моря в Крыму» (1909), «Пристань в Гурзуфе» (1914), «Рыбачья бухта. Севастополь» (1916).
Продолжение
|
