|
На молодых современников полотно «У балкона» произвело сильное впечатление. Поленов также радовался за своего любимца. Будучи одним из устроителей XVII Передвижной выставки, он отобрал на нее лучшие работы учеников в соответствии с их пожеланиями и уехал в Петербург. Архипов представил «Под вечер» и «На Волге», Степанов – «Лосей», Нестеров – «Пустынника», Пастернак – «Письмо с Родины», а Коровин – «У балкона». Молодежь с волнением ждала известий от своего наставника. Ведь стиль их живописи заметно отличался от старых передвижников, да и тематика была совсем иной. Жюри вполне могло отклонить их работы. Тем более что участвовали они на Передвижной выставке впервые. Наконец пришла телеграмма от Поленова. Среди принятых были перечислены все авторы посланных в Питер картин, кроме Коровина. Наталия Васильевна Поленова и все друзья страшно переживали.
Кости в этот момент не было. «Вечером в десять часов явился Костенька, и произошла драма, - писала Поленова мужу. - Ужасно его было жалко и обидно, что такая талантливая вещь не понята». Но, к счастью, оказалось, что это была ошибка почты. На другой день все выяснилось. Вот тогда Поленов и огорчился: «Какая досада, что я наделал столько неприятных часов Костеньке!» Но зато потом сколько было радости! Работу приняли тринадцатью голосами из семнадцати. Хуже, чем прошли Степанов, Нестеров и Архипов с работой «На Волге» (шестнадцать голосов «за»), но лучше остальных. Вечером все отправились в «Россию» и там отпраздновали радостное событие с шампанским. Да и как было не праздновать после этой тревожной недели ожидания. «Если бы ты знал, - писала Поленову жена, - сколько мы пережили волнений в эти дни!».
С экспонированием на Передвижных выставках волнения были всегда. Еще больше переживаний было с приемом в Товарищество передвижных художественных выставок - самое крупное и весомое художническое объединение тех лет. Особенно болезненно воспринимал несправедливость самолюбивый Константин. Достаточно сказать, что передвижники, признавшие и принявшие в свои ряды Светославского, Левитана, Архипова, Остроухова, некоторых других молодых художников еще в 1891 году, Серова приняли лишь в 1894, а Коровина только в 1899 году. Тогда принимать его передвижникам и вовсе уже не следовало, так как он окончательно стал импрессионистом. Впрочем, Коровин всегда сознавал, что он и его друзья - «пасынки» Товарищества.
«Костенька у нас бывает редко, пишет декорацию во всю мочь и день и ночь...» - сообщала Наталия Васильевна Поленову в том же феврале 1889 года. Действительно, Коровин целиком отдался оформительскому искусству, работая для Саввы Мамонтова. Поленов волновался, что «Костенька» забросил серьезные занятия живописью, огорчался за талантливого своего питомца и, наверное, ревновал, видя, что тот все больше времени проводит в Абрамцеве. Уехав в конце 1889 года в Париж, Василий Дмитриевич постоянно упрекал жену: «Удивляюсь только, что о Костеньке ты ни слова не пишешь». А она не хотела расстраивать мужа, видя, что «Костенька... болтается, ничего не делает». Потом все же высказалась в сердцах: «Просто горько, что из малого выходит какой-то шалопай». Но тут же, по велению сердца, добавила: «А ведь какой хороший мальчик! Он выставил на конкурс своих Охотников; вдруг вспомнил накануне последнего дня приема и поставил».
Как это похоже на Коровина: заняться одним, забыть о другом. Театральные декорации заслонили станковую живопись. Мамонтов немного заслонил Поленова. Все объяснимо: молодость, увлеченность. А вот Василий Дмитриевич никогда не забывал о нем. Порой явно сердился, даже называл по фамилии. В начале февраля 1891 года, когда художники готовили работы для очередной Передвижной выставки, писал жене: «Как обидно, что Коровин... вздором занимается, а не пишет картину; жаль за его огромный талант, который так и не выразится в чем-нибудь крупном». Поражаешься провидческому взгляду большого мастера-педагога. Видимо Василий Дмитриевич слишком хорошо изучил своего ученика. Через месяц он вновь делился с женой: «Много еще Константину надо работать, чтобы из его таланта выходили настоящие чудеса живописи, а не перепутанные с недописками и недохватками».
Впрочем, в марте того же 1891 года Коровин дал на XIX Передвижную красивое полотно Осенью - женщина в белом платье с засохшей веткой в руках (осень словно наложила на нее свой отпечаток) идет по опустевшей, усыпанной желтыми листьями аллее. Очевидно, внял упрекам Поленова и поработал как следует. Картину пропустили четырнадцатью голосами из девятнадцати. «Костенька совсем ликует, - писала Поленова. - Ничей прием нас всех так не радует, как коровинский: может быть, это даст ему толчок. Если бы только еще ее купили, то он, наверное, стал бы сейчас работать и отказался бы от декораций Саввы. Хоть бы царь купил...». Но царь не купил, сказав: «Это из школы импрессионистов», а царица добавила, что она не на высоте этой живописи.
Коровин расстраивался из-за общего непонимания, но твердо стоял на своем: в картине «невольно выражена должна быть сумма впечатлений и чувствований». Так записал он в своем рабочем альбоме летом 1891 года. Он продолжал осваивать импрессионизм и потом оставался верен ему до конца своих дней.
О его постоянстве в главном и изменчивости в обычной жизни знали все. Таким он был всю жизнь. Так он и работал. В 1893 году Поленов описывал жене письма, которые Коровин присылал из Парижа своему приятелю Дмитрию Щербиновскому (а тот показал их своему учителю): «Ужасно интересно и талантливо. То восторги, то уныние, то он богач, то он нищий, то он работает в большой мастерской, то на чердаке...» А сам Щербиновский тогда же писал Елене Дмитриевне, сестре Поленова, о Коровине: «Словом, сколько радости, надежд, веры временами, столько же недовольства и мучения. Во всяком случае я берусь утверждать, что он живет полно и глубоко и именно искусством».
Искусством Коровин жил всегда. Все его увлечения, и дилетантские, и профессиональные, лежали в области искусства - театр, литература, музыка, пение, станковая живопись, декорации. Говорить об искусстве, особенно о любимой живописи он, как и его друзья, мог бесконечно. «Вечер провел у Коровина... Много толковали об искусстве», - записывал в дневнике Василий Переплетчиков. Другая запись: «Я люблю зайти иногда к Коровину, посидеть у него в мастерской и поговорить, очень талантливый и многообещающий человек; пониматель, он идет впереди многих...».
Разговоры эти не были пустой болтовней. В них четче вырабатывались позиции и художественные методы. Коровин упорно отстаивал в спорах и печати свое кредо: «... Главной, единственной, непрестанно преследуемой целью в искусстве живописи всегда служит красота, эстетическое воздействие на зрителя, очарование красками и формой». Он по-прежнему оставался ярым противником всяческих поучительных тенденций. «Живопись, как музыка, как стих поэта, всегда должны вызывать в зрителе наслаждение, чувство прекрасного», - утверждал Коровин.
Продолжение
|
