|
Их очень много, южных этюдов. Есть и слабые. Но в большинстве - почти всегда какая-то живописная находка. То нежные голубые и зеленые тона, чуть размытые, приглушенные палящим солнцем («Кафе в Ялте», «На юге Франции»), то веселые полихромные, с обязательным вкраплением обычно ярко-красного или желто-коричневого пятна или нескольких аналогичных небольших мазков («Парижское кафе» - красный зонт, «Рыбачья бухта. Севастополь» - борта яхт). Разнонаправленными широкими мазками различной интенсивности Коровин создает впечатление постоянного движения воздуха, света, воды. Иногда он закольцовывает композицию («Ветер», 1916),
словно ловя порыв ветра, который на его полотне будет дуть всегда. При этом легком движении ветра, водной зыби, лодок и яхт, при многокрасочности и различной освещенности - все приведено живописцем в состояние гармонии. Но гармонии «зыбкой», которая может распасться в любой момент, и тогда художник вновь и вновь будет «ловить» и заносить на холст свою живописную гармонию.
Впрочем, не надо думать, что все давалось Коровину само собой, без всяких трудов. Да, он писал, по свидетельству художников, быстро. Но ведь все относительно. Помимо искрящегося таланта был и упорный труд. Однажды он рассказал своим ученикам (а Борис Иогансон запомнил и передал его рассказ) о том, как писал этюд севастопольской бухты. Наступили сумерки, зажглись фонари и отбросили тени, а Коровин «не мог никак тень от фонаря взять
(остальное написал быстро - за пять сеансов, а с тенью бился две недели), а без нее не живет, не смотрится этюд - жизни нет. Перепробовал все комбинации фиолетового и, в конце концов, простая кость с белилами в этой комбинации зазвучала тонким фиолетовым оттенком; все стало на место. Живопись удивительно точное дело... Не тень нужно было брать, а соотношение всех тонов вместе с тенью... все, что входит в холст, надо видеть вместе, и тогда, что не точно взято будет фальшивить, как неверная нота в оркестре. Опытный художник видит все одновременно, так же как хороший дирижер слышит одновременно и скрипку, и фагот, и прочие инструменты. Это, так сказать, вершина мастерства».
Перед нами лаборатория художника, раскрытие тайн его мастерства. И в то же время - поразительно образное, доходчивое объяснение молодым коллегам сути живописи. Не приходится удивляться, почему даже редкие посещения Коровиным своей мастерской в Училище приводили в восторг учеников. Такие беседы об искусстве лучше всякой теории запоминались и помогали в работе.
Южные этюды Коровина - словно, маленькие музыкальные пьесы, легкие, изящные, радостные. Они вызывают в памяти музыку Моцарта. Недаром столько всегда говорилось о музыкальности коровинской живописи. Отдельные его мазки, как легкие удары по клавишам фортепьяно. Критики часто упрекали его в том, что он дробит цвет. Художники воспринимали его работы иначе. «Если иногда это производило впечатление дробления цвета, то на расстоянии оно сливалось в единое гармоничное целое, звучное, незаметно выявляющее композицию сюжета, - писал Павел Кузнецов. - И чем дальше всматриваешься, тем более открывается много новых ощущений, так как в них не было статики, все было в движении и дрожании света. Он мастерски передавал ночные сюжеты с искусственным светом. Вообще у него была целая пластическая партитура».
Дождливые или освещенные светом фонарей парижские улицы, площади и бульвары (есть и итальянские, и испанские этюды, но они менее интересны и их меньше) занимают в красочной симфонии Коровина особое место. Он начал писать их с первого путешествия за границу с Мамонтовым в 1888 году, продолжал во время многочисленных поездок во Францию в 1900-1910-е годы, создавал во второй половине двадцатых и в тридцатые - годы вынужденной эмиграции.
«Париж. Бульвар Капуцинок» (1906), «Париж. Кафе де ля Пэ» (1906), «Париж ночью. Итальянский бульвар» (1908), «Монмартр вечером» (1930-е), «Вечерний Париж» (1930-е)... Всего не перечислишь. Особенно хорош его ночной Париж девятисотых годов. «Париж он изображал так, что не знаю, кто из французов мог бы конкурировать с ним, - писал Головин, - ночь, бульвары, светящиеся рекламы, уличное движение - все он умел передать, вкладывая в эти картины живое, яркое чувство Парижа... Коровин сроднился с Парижем». Он «вбирал» в себя Париж из года в год. Не разом постиг он его красоту.
Еще в 1891 году, в одно из первых посещений он писал в Москву: «Пожалуйста, не ждите от меня... живописи или каких-либо картин. Я провел и провожу время менее за живописью, больше смотрю и думаю, что писать... Никогда не была так полезна для меня минутная поездка за границу, как сейчас!». Он бродил по улицам и бульварам, наслаждался Лувром и многочисленными выставками, изучал импрессионистов, наблюдал жизнь.
Коровин постепенно влюблялся в Париж. И больше всего в Париж вечерний, ночной, с его нарядной, бурлящей толпой, пестрыми огоньками окон, вывесок и фонарей, с его романтикой. Пожалуй, ни в каких других этюдах нет такого многоцветья и одновременно такого флера таинственности, такой изысканности и романтичности. Интересно, что французские импрессионисты почти не изображали ночного Парижа. Коровин же полюбил именно его. Он притягивал художника переливами огней, своей особой, загадочной для стороннего наблюдателя жизнью.
А он был именно сторонний наблюдатель. Он и писал-то вечерний город как бы со стороны, сверху, из окна или с балкона отеля. Это позволяло взять изображение в широком ракурсе и придавало этюдам еще большую зрелищность, театральность. Бурлящий внизу город, калейдоскоп огней, вырывающих из темноты здания и деревья, - все это как бы происходит на подмостках сцены. Подобной манеры не было в коровинской живописи 1880-1890-х годов. Его русские пейзажи, задушевные, камерные, «зазывали»
зрителя внутрь изображенного пространства, предполагая его соучастие в происходящем. Девятисотые годы привнесли специфику театрально-декорационных работ и в станковую живопись Коровина. «Муза живописи скучает и изменяет художнику тотчас же, если он будет работать так себе, не в полном увлечении и радости, с ленивой будто бы серьезностью, а главное без любви к своему делу. В начале же всего... есть любовь, призванье, вера в дело, необходимое, безысходное влечение, - читаем в черновых записях Коровина, записях для себя, - жить нельзя, чтобы не сделать достиженья, и надо знать, что никогда не достигнешь всего, что хочешь. Художники - мученики своего дела никогда не довольны собой».
Казалось бы уж совсем не его дело - писать портреты. Он не был портретистом. Серов - вот кто изумительный мастер портрета, но не Коровин. Однако разве мог он не попробовать себя и в амплуа портретиста.
Одним из первых опытов был «Портрет артистки Татьяны Любатович», подруги Саввы Ивановича Мамонтова и певицы его Частной оперы. Молодая женщина в нежно-розовом платье сидит в проеме окна на фоне зелени. Полотно несомненно красиво. Передано общее настроение - артистки, художника, солнечного дня - настроение беззаботной, радостной молодости. Передача настроения была его «коньком», в этом он - истинный мастер. Присутствовало и портретное сходство. Коровинский взгляд всегда был точен. Не чувствовалось главного - психологической характеристики, проникновения во внутренний мир изображенного лица.
Продолжение
|
